Наталья Терентьева,
Одесса
Глава первая. Жизнь «до»…
– Вот кто-то с го-рочки спустился.
Наверно, милы-ый мой идет.
На нем защитна ги-и-мнастерка-а-
Она с ума-а-а меня сведе-е-ет!
Валентина все время порывается петь дальше, но мы не даем. Мы хотим пить водку и разговаривать. Валентина мешает. Мы машем на нее руками, а Светка та вовсе подскочила к ней, обняла за плечи нежно и пытается закрыть наманикюренной ручкой Валентине рот. Валентина машет головой, как лошадь, отгоняющая мух, отдирает Светкину ладошку и орет скороговоркой:
– На ем погоны золотые и яркий орден на груди…
Я не выдерживаю и подхватываю:
– За-аче-ем, зачем я повстречала его на жи-и-зне-енном пу-ти-и-и.
Надька присоединяется к нам, поющим, то есть, подбегает, обнимает меня и Валю и мы втроем против одной Светки, заканчиваем мощным ором
– За-а-аче-ем, за-ачем я повстреча-ала, его на жизне-е-нно-о-о-м пу-у-у-ти-и-и-и?
Вы никогда не сидели в компании хорошо подвыпивших интеллигентных женщин: журналистка, астрономша, врачиха, учительница младших классов… Не сидели? Ну тогда вы ничегошеньки о женщинах не знаете… Такие знаете ли, умные и строгие красотки, знающие себе цену… И всегда держат вас на расстоянии… И иронизируют и смотрят чуть-чуть свысока… И цитировать любят. То Ахматову, то Цветаеву, а то вдруг целый кусок из «Мастера»: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой…» В теплой компании подружек. Когда они вот так соберутся внезапно у какой-нибудь из них на кухне, скажем, в субботу и устроят коллективный сеанс психотерапии. Это на Западе нужно иметь собственного психоаналитика и платить ему за возможность выговориться. А нам нужна только кухня и бутылка водки с незатейливой закуской. Потому что жизнь зае…а. Во-первых, Украина – мы все живем в ней. Во-вторых, майдан. В-третьих, полнейшая неопределенность, в смысле – что делать, как жить и куда бечь. В четвертых, все мы, в принципе, неустроены и рассчитывать можем только на самих себя. Ну, в смысле – мужей нет ни у кого. А дети есть. У Светки – целых трое. То есть мы – одинокие, интеллигентные, в меру подвыпившие женщины, собрались на кухне, чтоб потрындеть вволю.
– Девочки, мне очень и очень страшно, – произносит астрономша. – Звезды, то есть наука сегодня ваще никому не нужны. Универу сократили финансирование втрое. Боюсь, что скоро закроют обсерваторию… Я не знаю, на что и как буду жить. Разве что торговать собой, – она еще кокетничает.
А что, очень даже ничего. Симпатичная такая, и умненькая, и ножки еще ого-го… Валентине это нравится. Она приподнимает ножку, вытягивает носок. Ножка и в, самом деле, еще очень мила. Породистая, с тонкой щиколоткой.
– Пойдем на панель все, – утверждающе произносит учительница младших классов.
– Молчи, молчи, умора, – начинает хохотать врачиха, а подхватываем мы все, представляя, нашу Светочку: чистюлю и праведницу на гипотетической панели. Умру! Не могу! Ты даже не знаешь как это делается!
– Будто бы ты знаешь!
Ну у меня все-таки было… Счас… раз, два, три… Этот не в счет… Три любовных связи…
– …Да, девки, а у меня мужика не было уже лет пять. Я тоже забыла как это делается.
– …У меня последний раз было года два назад. Но противно даже вспоминать. Нет. Слушайте все! Счас расскажу. Не буду преамбулу. Расскажу с середины и конец. Середина была очччень противная. Бррр, гадкая, честно скажу. В каком-то номере, какого-то бывшего профилактория, с каким-то фермером, который на меня запал и три недели звонил каждый день. Девки. Из любопытства. Чесс слово!!! Самое главное и это важно, – тут говорившая – брюнетка с голубыми глазами, подняла крохотный пальчик, – не была бы пьяная – ни за что не рассказала бы. Но. Я не почувствовала ничего. Ничего. Никакого волнения ни в крови, ни в чреслах. Я терпела. Он никак не мог кончить. Потный был весь. Фу! Когда кончил, я обрадовалась, побежала в ванную. И тут же быстренько-быстренько оделась и попросила отвезти меня домой. Смотреть на него я не могла. Сил не было. Вот сейчас его лица не помню. Не помню. Да и очень важная деталь. Девочки, внимание! Помните, что он был фермер? Так вот, высаживая меня возле дома он вручил мне… ВНИМАНИЕ! Он вручил мне трехлитровую банку сливок! «Домашние» – сказал он.
Меня зовут Ася. Мне пятьдесят лет. У меня дочка Ксюшка и внук Алешка. И я очень хочу любви.
«Ася» – это Анастасия. Мне нравится мое имя. Вообще, я скорее нравлюсь себе, чем не нравлюсь, хотя я бываю стеснительной. Ну, нравлюсь, в том смысле, что люблю разглядывать себя в стеклянных витринах, нравится форма рук, ног – особенно наманикюренные пальчики, плюс размер хороший – тридцать пятый – не люблю женщин с большими ступнями. Хотя, как поняла, – мужикам это пофиг. Маленькая нога у меня от бабушки. У нее тоже был тридцать пятый. В детстве (боже, неужели оно где-то когда-то было, это мое детство? В какой точке пространства оно осталось – и если бы мне дали машину времени, я бы вернулась в один из дней неторопливого моего детства…), в детстве я надевала ее туфельки на высоком каблучке, хранившиеся в шкафу, крепдешиновое платье – синее с мелкими красными цветочками, со множеством оборочек и рюшечек на груди. Так вот, я надевала все это, брала тяжеленную бандуру, шла в садочок вишневий, садилась на пенек от абрикосы и начинала спивати «Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю… Чому я не сокил, чому не литаю.
ЧомуменеБожетикрилецьнедааавЯбземлюпокинувивнебобзлитав». Бабушка особенно настаивала на фрикативном «г», где-то между «г» и «х» . Мягеньком таком, объемном, оно должно было произноситься на выдохе, заполняло все ротовое пространство и выплескивалось наружу. Я ходила по садку и старательно произносила «гхадаю, гхадаю,гхадаю», раскидывая от полноты чувств обе руки в стороны. Сад становился сценой, я – актрисой, вишни и абрикосы с удовольствием слушали меня и смотрели, какая я хорошенькая – в голубеньком платье до пят и в туфельках на каблучке. Девочка двенадцати лет. Над садом простиралось бездонное глубокое синее небо. Без единого облачка. Спокойное и безбрежное. Как хорошо, что я есть – наверно, так думала каждая моя клеточка. Я этого тогда не понимала. Я просто ходила по саду и впитывала летний украинский полдень: ленивый и тягучий. Я так понимаю сейчас, что, скорее всего, время в каждом возрасте имеет свою скорость. Об этом стоит поговорить подробнее. Но, может, чуть-чуть позже. И еще я поняла, что время в каждое время суток, в зависимости от твоего психологического состояния тоже движется по-разному. Горе протекает медленно. Душевная боль и неустройство тянутся долго. Счастье мгновенно. Ты приходишь к любовнику. Ты истаиваешь вся в ожидании встречи. Нажимаешь на кнопку звонка. Видишь улыбку и радуешься ей. Поцелуи тут же, в коридоре еще медленны, тягучи, как тот знойный полдень. Тебе жалко отрываться от губ, ты тянешь и тянешь это время… Потому что потом, вслед за торопливым скидыванием одежды, начинается бешеная гонка, от которой заходится сердце… А потом все заканчивается. Вмиг. И ставится точка. На неопределенное время. До следующей встречи.
Почему я хочу любви? Потому что десять лет назад я развелась с мужем и с тех пор в свободном полете, но человека так и не нашла. Есть тот самый неопределенный любовник, назовем его Станислав. Абсолютно свободный человек, ничем и никем не обремененный. Мною – тоже обременяться не хочет. Нравится полет. Жена умерла лет двадцать назад. Дочь уехала в Америку, которую он посещает раз в год. Мы с ним уже четыре года, но я стала понимать, что никаким браком это не закончится. И говорить с ним об этом лучше не стоит. «Разве нам так плохо?» – спрашивает он, на мои попытки как-то определить наши отношения. Он ненавидит долговременное пребывание женщин в своем доме, любит возвращаться в берлогу, запирать дверь и предаваться одиночеству. Никогда не встречала человека, который так уютно и комфортно распоряжался бы своей уединностью. Он – человек достаточно состоятельный, поэтому у него есть три Тани: одна приходит по понедельникам убирать, другая – забирает в стирку белье, третья – приносит приготовленную еду. Упаси Боже, готовить ее дома. Пару раз я пожарила ему картошечку, как любила – с лучком, с добавлением в конце сливочного масла. Все любят мою картошечку. Ему она тоже нравится, – но лучше все-таки есть ее у меня, куда он приходит два раза в неделю. По воскресеньям и средам. Он вообще любит наполненность жизни и живет по расписанию: в понедельник – массажист, во вторник – читает дома по вечерам хорошие книги, которые я ему подбрасываю. Например, сейчас одолевает «Бог как иллюзия» – он же советский инженер, конструктор, хорошо образованный человек. Из тех, кто читал повсюду и везде – в троллейбусе, метро, втихаря на работе. Далее – в среду – поездка через весь город ко мне. В четверг – что-нибудь, в зависимости от настроения. Иногда ведет меня в наш любимый ресторанчик или встречается с другом. В пятницу – обязательный ужин у босса. В субботу – преферанс. В воскресенье – опять я. Не могу сказать, что мне нравится такая жизнь. Во-первых, как говорят подруги, которые в курсе – «жизнь проходит и моложе я не становлюсь», во-вторых, мне не нравится сидеть дома одной и ждать его. В-третьих, я не люблю любовь по расписанию – среда, воскресенье. И у меня все чаще и чаще закрадывается в голову мысль, что я – четвертая Таня, которая обслуживает его физиологические потребности. Хотя он водит меня в ресторан и в театры по первому требованию. На все дорогие спектакли. Мы три раза были на хоре Турецкого, два раза на Мариинском балете, много раз на спектаклях московских театров. А еще он возил меня в прошлом году на Кипр. Просто в один прекрасный летний день спросил: «Ты поедешь со мной на Кипр?» Там у его двоюродного брата из Москвы апартаменты? А я никуда последние годы не выезжала. Потому что денег хватает только на еду, квартплату и немножко – на врачей. Я никогда не прошу денег у него. У меня бы язык не повернулся. Некоторые подружки говорят, что я – форменная дурра: раз не женится, пусть помогает материально. Но повторюсь: у меня язык никогда не повернется, и мне это неприятно отчего-то. Но на Кипр я поехала. Собрала немножко долларов – смешная сумма – пятьсот, чтоб свои были, купила пару платьиц и босоножки. И мы полетели…
Да, добавлю, что у меня бешеная клаустрофобия и на самолетах я давно не летаю. Да и некуда, и не за что. Но об этом – в другой раз. А тут я мобилизовалась и вошла в салон. Прижалась к Славику, взяла его крепко за руку и закрыла глаза. Так полтора часа и просидела с закрытыми глазами, вздрагивая при каждом кажущемся перебое в моторе. Открыла их из любопытства, когда самолет заходил на посадку в Лимассоле. И успела увидеть безбрежную синь, затем стремительно приближающуюся кромку берега, маленькие домики и начало взлетной полосы.
Потом нас везли на машине два часа до Пафоса по зною – хотя было уже семь вечера. Я жадно смотрела в окна, пейзаж очень напоминал крымский – так оно, впрочем, и оказалось при ближайшем рассмотрении.
Прижалась к Славику? На этом надо сделать акцент. Славик очень нравился женщинам. Он производил на них сразу и неизгладимое впечатление. Был он, разумеется бабник, на пятнадцать лет старше меня. И была у него харизма. Ах, умел он, умел обольщать. Красиво и благородно, как царский офицер. Потому что, что нам на самом деле надо? Почувствовать себя женщиной. Красивой. Слабой. Беззащитной. А когда он был со мной, шел, например, по улице или гулял по театру в антракте, или сидел в ресторане, я ощущала, что я – единственная, что я – королева, что он смотрит на меня с такой нежностью и обожанием. А как он говорил после секса в постели, разглядывая меня, с каким восторгом: «Ты у меня красавица!» И я таяла, таяла. Я долго еще таяла, держа его на улице за палец, прижимаясь к нему в такси. А как он целовался. Это вообще – отдельный рассказ. Потому что, мужики, зарубите себе это на носу – поцелуи в любви – это пятьдесят процентов всего. А большинство из вас целоваться не умеет. Слюни – брр, и все такое прочее. Плюс важна еще форма губ. И страсть, идущая изнутри. А Славик был страстной натурой. А еще он был красив. Нет, неправильное слово. У него была благородная внешность. Повторяю: если бы – френч, там портупеи разные, – офицер белой армии. Породистый нос, хорошая форма черепа, прекрасный рисунок губ, умные серые глаза. Так что ходить с ним по театрам, ресторанам и улицам, по набережной Пафоса – было одно удовольствие.
Уходя, я ему сказала, что всю свою старость он проведет сидя на балкончике, опираясь на палочку и рассматривая двор, копошащийся внизу. В абсолютно пустой, хотя и тщательно убранной квартире.
…А двор его я полюбила. Как вообще люблю все одесские дворы. Я изучила его досконально: после любви, я сидела в темноте голая на широком подоконнике и рассматривала светящиеся окна двора, бьющую в них чужую жизнь, счастливую или несчастливую, видела тени, мелькавшие за занавесками, любила крыши соседних дворов. И была счастлива. Хотя счастье так коротко, так мгновенно. Как удар стрелы в сердце.
…Впрочем, где тот Славик? В какой точке пространства и времени? Никто не скажет…
Я работаю на телевидении журналистом и меня знает в городе почти каждая собака. Это я поняла, когда стала ходить на митинги на Куликово поле.
– Здравствуйте, это вы – Анастасия Ковалева? Спасибо вам за ваши передачи!
– Анастасия Ковалева, вы замечательная, что-то есть такое в ваших передачах. Я смотрю вас постоянно…
– Здравствуйте! Спасибо вам. Откуда вы берете таких людей?
– Откуда-то я вас знаю?
– Из телевизора, – сразу отвечаю, чтоб человек не мучился.
Скажу, предвосхищая некоторые вопросы. Когда люди узнают меня, я испытываю неловкость. Об этом мне сказала Ксюха: «Ма, тебе как будто стыдно, когда тебя узнают… Я б гордилась…»
Я думаю, что узнавание – это просто плата за публичность. Я вхожу по воскресеньям и средам во многие дома без спроса. Люди привыкли видеть мое лицо. У меня есть своя аудитория. Единственное, что может как-то примирить меня со смешной популярностью в пределах одного города, это то, что я безумно люблю свою профессию. Я в ней почти тридцать лет, долгое время работала за кадром и никто меня не знал. А тут придумала программу «Ночной разговор» и вот уже восемь лет с ней в эфире. Лично мне нравится, что я доросла до этой программы, потому что ведь разговор ночью – это такая тонкая штука, предполагает такую искренность как с моей стороны, так и со стороны собеседника. Да, тут надо не забыть сказать, что я очень люблю разговаривать с людьми. Вообще со всеми. Наверно, это одна из необходимых составляющих моей профессии. Я могу разговорить практически каждого более-менее любопытного и доброжелательного человека. Я люблю людей и мне смертельно интересен каждый человек. Иногда я думаю: откуда это взялось, почему мне нравится искать людей. Меня часто спрашивают на улицах, когда узнают: где вы берете таких героев? А везде… Конечно, легко сделать программу с человеком, у которого много чего за душой, который известен и состоялся. Хотя нет, с таким тоже сложно. Он уже обернут во множество бумажечек. Как конфета, со множеством оберток. Он привык «выступать» на ТВ, у него масса штампов, сквозь них приходится прорываться, задавая неожиданные вопросы. Но для этого надо столько узнать про этого человека. Столько думать о нем. Фактически «заболеть» им, полюбить его, стать им. Для этого я всегда встречаюсь с новеньким где-нибудь в уютном месте. Есть у меня такая крохотная кафешечка. Девочки меня знают и тихонько прислушиваются к разговору. Мы пьем чаек, едим пирожные и разговариваем. Иногда очень громко… Другие посетители начинают оглядываться на нас. Я говорю: Т-с-с… Мне надо, чтоб человек тоже узнал меня. И я рассказываю какие-то вещи о себе. Пусть понимает, что мы на равных. Поэтому большинство из моих героев становятся моими друзьями, поэтому я приглашаю их часто – ведь мы ведем разговор о жизни, а у него не может быть конца...
Бывают смешные проколы. Как-то в самом начале, я пригласила молодую семью. У них четверо детей. Люди – небогатые. Она – врач-педиатр, муж – физик-атомщик, но чтоб прокормить семью ушел работать зав.овощным складом в супермаркет. Они живут в крохотной двухкомнатной квартирке, я провела у них три вечера. Я хотела посмотреть чем и как они живут. Я увидела двухэтажные кроватки, которые Володя соорудил сам, мы играли с малышами на полу практически пустой – только диванчик, шкаф и книжные полки, большой комнаты. Дети были умны и воспитаны. Вокруг бегало две больших собаки, подобранных на улице, но чистеньких и бродили три кота разной масти. Собаки облизывали самых маленьких в мордашки, и Аня – педиатр не падала от этого в обморок. У меня создалось впечатление, что они никогда не ссорятся, во-первых, некогда. Все при деле: кто в магазин бежит, кто картошку чистит, кто пуговицу пришивает. Во-вторых, я почувствовала присутствие настоящих отношений и Любви в доме. Это была какая-то абсолютная и безусловная любовь. Она заполняла собой все пространство крохотной квартиры… Родители любили друг друга, любили детей, собак, кошек… Дети – родителей, братьев и сестер, опять же собак и кошек… В доме было много хороших книг и разумных разговоров. Для счастия и становления душ этого достаточно…
Как тут не отвлечься и не вспомнить один богатый дом, в который завели меня как-то журналистские тропы. Это были лихие 90-е. Хозяин дома сильно разбогател на производстве целлофановых кульков – целый завод по производству этих кульков у него был оборудован в бывшем цеху судоремонтного завода. Он построил дом прямо на берегу моря. Сразу скажу: не знаю – были ли у него все разрешения на строительство, но шикарный дом, построенный на песке оседал и давал трещины. Под домом был свой пляж. Дом охранялся специальными людьми. В доме были слуги, кухарка, гувернантка. В доме тоже было четверо детей. Я не помню их совсем. Помню только, как увидела мальчика лет шести, со злым лицом, который хлестал по морде огромного и очень модного тогда серого дога. Дог отворачивался, прижимал ущи и в ужасе зажмуривал глаза. Мальчика никто не остановил. Кроме меня. Я всегда влезаю куда надо и не надо. «Остановите мальчика!» – крикнула я толстой и рыхлой маме – которая когда-то торговала чем-то на Привозе…
Вернемся к другой семье. Бедной. С кошками и собаками… После разговоров меня пригласили на кухню, где дети ели картошку с котлетами, а мы пили чай с печеньем. До дома меня провожали Володя-большой и Володя-маленький с собаками. Войдя в свою квартиру, я поймала себя на том, что все время улыбаюсь. Я прикоснулась к счастью. И оно оказалось вполне материальным и осязаемым. Ведь меня интересовал вопрос, он был самым главным для меня: они бедны, зачем столько детей, почему не пожить для себя? Ведь столько людей – да практически большинство, живет сегодня «для себя» . Весь мир живет для себя. На что Володя мне ответил – он умный был, этот Володя-большой – что в жизни есть вещи главные и неглавные. Нужно вовремя расставить приоритеты. По приоритетам, дети – главнее всего на свете. Растить их – самое интересное и самое важное занятие для человечества.
…А передача с ними не получилась. Это был один из немногих провалов. Дома они были живые, разговорчивые, смешливые… А здесь – прямой эфир. Сорок пять минут – целая вечность… Вернее, кусок вечности, вырванный из контекста их жизни. Они закрылись от меня. И открыть их я никак не сумела. Они впали в ступор. Они вылетели из космического корабля и беспомощно барахтаются в тяжелых скафандрах в черной бездне. Я барахтаюсь вместе с ними. Жуть. Я им вопрос – они односложный ответ. «Да» или «Нет» … Я их провоцирую: «А помните, Володя, то мгновение, когда вы впервые взяли на руки крошечного Вовку-первенца?» Он – «Помню» и молчит. Я начинаю пересказывать и вопросительно так смотрю на него. Он молчит. Практически всю передачу я проговорила за них. Мне пришлось рассказать, все, что я узнала. Я рассказывала о детях, собаках и котах. Я объясняла, почему они завели столько детей и не тоскует ли Володя по атомной физике… Я взмокла, я все время смотрела на часы, я ненавидела их сейчас… Зачем, ах зачем я встретила тогда беременную Аню с коляской и с двумя ребятишками на улице и заговорила с ней… Как она мне понравилась: бесстрашная, веселая… Во время сюжетов, я набирала воздуха в легкие, потому что продержаться мне на воде нужно было еще двадцать минут, пятнадцать, пять… Уф! Они не поняли, что это был провал. Я не показала им, как мне хочется рыдать от беспомощности. Я говорила «Спасибо! Вы молодцы! Все было замечательно!» Я проводила их до выхода, я обняла их поочереди, я закрыла дверь и побежала, чтоб прислониться к холодному окну в конце коридора. За окном был поздний-поздний вечер… Мне хотелось плакать. Но слезы не выдавливались…
…Постепенное изменение общественного сознания проходило не очень заметно. Глубоко-глубоко под землей начинались слабые движения тектонических пород. Некоторые журналисты увидели это первыми. Я помню, как потрясли меня лет двадцать назад разговоры с детишками пяти-шести лет. Я любила делать такие срезы. Например:
– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
Раньше это было просто и предсказуемо.
– Летчиком, космонавтом, футболистом, врачом, гонщиком…
Медленно, очень медленно набор профессий, что на слуху, менялся:
– У меня будет парфюмерный магазин, как у мамы… Хочу быть богатым, чтоб много денег…
Один мальчик в 90-е, никогда не забуду, сказал:
– Киллером…
Интересно, стал ли?
Ну и так далее…
Так же менялось представление о мечте, ну об этом уже со старшеклассниками:
– Хочу быть моделью!
– Буду эстрадной певицей… Хочу в шоу-бизнес! Да, уже пою в ресторанах и закрытых клубах…
– Обязательно стану миллионером. Я уже сейчас умею зарабатывать деньги на перепродажах всякой мелочевки в школе. Например, все знают, что у меня всегда есть хорошие сигареты, презервативы и таблетки экстази… Чуть-чуть дороже. На три-четыре рубля. Но всегда есть!!! Поэтому на карманные расходы зарабатываю сам! Отец? Хвалит. Отличный мужик мой отец. Исполнительный директор крупной фирмы…
…А 9 мая 1998-го года меня потрясло интервью с тридцатилетним мужчиной. Надо сказать, что я очень люблю этот праздник. Как-то так правильно соединилась весна и победа. Кто-то, на САМОМ ВЕРХУ, очень правильно сделал это. Поставил красивую точку. Или восклицательный знак! Ведь ни зимой. Ни осенью. Ни летом. А в самую лучшую пору. Когда природа торжествует. Когда все начинается заново. Когда жизнь возрождается с надеждой, что все будет хорошо!
Да, я люблю 9 мая. И долгое время ходила на все шествия ветеранов. Не могла в этот день сидеть дома, меня что-то гнало. Я должна была находиться там, с ними. В 93-м их еще было много. Потом становилось все меньше и меньше. Как я любила идти рядом с ними в колонне и разговаривать, разговаривать. На меня накатывало такое вдохновенное состояние. Мы с оператором снимали, я бегала от человека к человеку с микрофоном. Я смотрела в их счастливые, улыбающиеся лица. Меня практически большинство из них знало. Ощущение весны и праздника не покидало меня на протяжении всего дня.
И вдруг – та злосчастная встреча. Теперь я понимаю, что это был первый звоночек...
Он сам подошел ко мне. И зло сказал, глядя мне в глаза:
– Если бы тогда победила Германия, мы бы давно жили, как люди!
…Началось же все с газеты, в которую я пришла совсем девчонкой – сразу после универа. С Главного Редактора. С требования – иметь позицию и внимательно относиться к каждому человеку. Я пришла через три месяца после основания городской «Вечерней газеты», я ничего не умела, меня взяли по звонку, посадили на должность литредактора, на полставки – 25 рублей. Я просидела два месяца и начала писать репортажи. Никогда не забуду, Главреда (о как я боялась его!), который шел мимо меня в машбюро, попыхивая трубкой и на обратном пути (иезуит), произнес сакраментальное: «Твой репортаж – пых-пых – идет в сегодняшнем номере – пых-пых…» И исчез, растворился, оставив меня в сумбуре ужаса и восторга.
Да, внимание к человеку. Это оттуда, из советской журналистики. Ее азы я проходила в «Вечерней газете», в которой собрался тогда цвет одесской журналистики.
Судьба? Кто-то, кто управляет всем, так распорядился?
…Вернемся к человеку. Мне был интересен каждый человек. И каждая судьба. Но мы попали в плохую страну и в плохое время. Просто тогда это еще не совсем понимали.
Вспомнила одного мальчика, своего героя. Инвалид-колясочник. Звали его Антон. Я познакомилась с ним уже не помню каким образом. Кажется, где-то нашла его стихи. Интернета тогда еще не знала. В какой-то районной газете прочитала стихи. Как-то нашла его телефон… Журналист в творческом поиске, как хорошая гончая идет по едва уловимому следу… Он жил в Белгород-Днестровске. Милый такой городок на берегу лимана, со старинной турецкой крепостью, в ней когда-то снимался «Отелло» с Бондарчуком в главной роли.
Я встречалась с Антоном несколько раз. Потом мы поехали снимать программу…
Мне было интересно понять: как человек остается человеком в казалось бы непреодолимой ситуации. Ведь общество вытолкнуло его: он поступил в политех, но вынужден был уйти, потому что НЕ МОГ ПРЕОДОЛЕТЬ СТУПЕНЬКИ, а лифта не было. Он проучился всего полгода. Он не впал в депрессию, он продолжал барахтаться изо всех сил, сбивая молоко в сметану. Он стал самостоятельно заниматься юриспруденцией и стал правозащитником. Он начал отстаивать права инвалидов в своем маленьком городке и добился того, чтобы инвалидные дорожки были сделаны почти к каждому учреждению. Он подал в суд на банк, в котором получал пенсию (там не было пандуса) и этот суд выиграл!!! А еще, он занимался баскетболом и три раза в неделю ездил в Одессу электричкой на тренировки. Вставал в пять утра, доезжал до вокзала на своей колясочке, потом стоял и ждал, чтоб кто-нибудь из мужиков поднял его в вагон. В любую погоду ездил. В дождь, в снег, в мороз.
…Помню, как снимали для программы этот фрагмент «Дорога» . Мы ехали тихонечко на машине, он вдоль тротуара, по дороге на своей коляске, преодолевая все лужи и выбоины. До сих пор не представляю, как это происходило зимой… Крупно – его лицо. Капли пота и отчаянная решимость в светлых серых глазах. Стыдно сказать, но через несколько лет я потеряла его из виду… Доходили слухи, что он начал пить… Верю в это. Человек в одиночку, да еще маленький и искалеченный, с крошечной пенсией, не может противостоять абсолютно враждебному ему монстру-государству…
Эх, была бы у меня волшебная палочка… Стерла бы с лица земли раковое образование под названием Украина… А людей бы оставила. Только придумала бы им новую страну… Впрочем, если бы волшебная палочка, то и людей пришлось бы всех исправлять… Нежно так корректировать…
Отчего я стала ходить на Куликово? Да, кстати, что такое Куликово поле? Это самая большая площадь в Одессе. Отсылаю всех к Катаеву – в «Парусе» Петя с Гавриком шли куда-то через Куликово поле. На ней до революции проходили парады, во время революции – митинги и расстрелы. Потом – опять – военные парады и демонстрации. Первомайские, октябрьские. Потому что раньше Дом профсоюзов был обкомом партии. Вот перед обкомом мы и ходили с красными флагами, разноцветными шарами, и кричали самозабвенно: «Да здравствует советский народ, строитель коммунизма!» Представьте себе, верила, кричала искренне, была на сто процентов уверена, что живу в самой лучшей стране. До сих пор считаю, что капитализм – тупик человечества. Даже не переубеждайте. Да, и про «комиссаров в пыльных шлемах», пела, и про «Гренаду» …
Итак, отчего я стала ходить на Куликово? Да потому что возненавидела майдан (принципиально пишу с маленькой буквы!), потому что после «москалей и жидив» возненавидела мову и не могу проезжать мимо желтых полей с голубым небом. Идиосинкразия-с, господа. Потому что, несмотря на бабушек-украинок, на игру на бандуре в детстве, во мне с пронзительной силой вдруг проснулась неистовая русскость – ведь, согласитесь, нельзя же, в самом деле, насильно заставить думающего человека отказаться от родного языка и родной культуры?
А на Куликовом было хорошо. Там я встретила много друзей. Мы почти не слушали речи с трибун – беспомощные были какие-то у нас лидеры. Беспомощность их проявилась позже – и это было трагично. Харизмы им не хватало, что ли. Харизмы и убежденности. И железных аргументов. Самым убедительным на трибуне был мой коллега – Григорий. Его половина города любила, половина ненавидела. Он вел программу «Правда» и резал эту правду три раза в неделю. Я один раз тоже не выдержала и полезла на трибуну. Хотя совершенно не оратор. Мне разговоры неторопливые вести с человеком хорошим с глазу на глаз нравится. А тут полезла. Собственно, сказала я немного – передо мной тетку, которая заунывно полчаса что-то невразумительное вещала, чуть за юбку не сдернули. Освистав и зашикав.
Потому я вышла и сказала коротко. Что, если бы я была президентом (это был март, до мая оставалась ЦЕЛЫХ ДВА МЕСЯЦА!), итак, если бы я была президентом, то я бы постаралась полюбить и понять ВСЮ Украину. И Западную, и Восточную, и Центральную. И стала бы президентом всей страны. И обязательно ввела бы два государственных языка, потому что нас ведь девять миллионов. (К тому времени Юля уже произнесла фразу, что нас всех (русских и Донбасс) надо атомной бомбой, а Шуфрич что-то о том, что всех – выселить в Россию). Два государственных и федерализацию. И все.
А потом я замолчала. Потому что передо мной расстилалось море лиц и я впервые выступала при таком количестве народа. Народ колыхался, но не перебивал меня. Я слышала его дыхание. На площади было тысяч двадцать. И я сказала о том, какие у них у всех хорошие и красивые лица.
А после мы шли по улицам города этой огромной толпой. И город отвечал нам взаимностью: на многих балконах и окнах висели флаги России и даже несколько красных флагов с серпом и молотом.
Мы приостанавливались возле каждого такого балкона и аплодировали и кричали «Ура!»
А еще мы в колонне бродили, знакомились друг с другом. И ощущение было такое, что ты вдруг среди всей этой капиталистической безнадеги и майданной вакханалии, перенесся год эдак в 80-й. Когда РАЗВАЛ еще далеко. До него целых одиннадцать лет. Когда нет неравенства, порнухи, безнаказанности, цинизма. Когда вокруг – сплошь добрые лица… И будто бы ты идешь на первомайской демонстрации… И кричишь смешные лозунги и поешь песни. Чтоб потом, накричавшись и напевшись, забежать к друзьям, живущим на Свердлова – совсем рядом с Куликовым. Забежать, сесть за стол с оливье, котлетами и водкой. И чокнуться маленькими запотевшими хрустальными рюмочками за Первое мая. Ура!
А сейчас мы шли по всему городу, по Канатной, свернули по Успенской на Пушкинскую, дошли до Приморского бульвара, поздоровались с Александром Сергеевичем, прокричав ему трижды: «Одесса – русский город!», похулиганили возле польского консульства «Россия – это сила, Европа – это ж… а!!! И долго не хотели расходиться. Остатки советских людей, которые когда-то верили, что коммунизм победит. Как и я продолжаю верить, что победит. Не может не победить. Иначе человечеству, погрязшему в индивидуализме и ненависти к ближнему, придет неминуемый конец… А внук мой, которому я в детстве покупала лего, водила в Макдональдс, играла в футбол, читала «Мумми-тролля», «Гарри Поттера», приучила к Стругацким, подарила «Всю королевскую рать» … стал называть меня сепаратисткой. Потому что он вырос в новой реальности, его учили по другим учебникам истории, и больше всего на свете он мечтал о домике на берегу океана и чтоб стать богатым человеком, никого не обидев при этом. Но я-то знала, что это невозможно…
Глава вторая. Жизнь «после»…
…Но ведь начала я с желания любви. А она все не приходила и не приходила. Нет, какие-то мужчины периодически появлялись в моей жизни. Вон тот, например, после Славика. Кажется, Петя… Рубашка на нем еще была, в отвратительных каких-то огурцах. А на самом деле было грустно, грустно, грустно. И все чаще я начала не спать по ночам и плакать. А днем – опять суета, беготня, съемки, важные и неважные встречи… Да и внук подрос и отпала надобность во мне, как в бабушке…
И все чаще я стала понимать, как, на самом деле краткосрочна жизнь. Наше пребывание здесь. Как след метеорита в темном небе. Прилетел из ниоткуда и умчался в никуда. Как мало мы успеваем понять и почувствовать. Узнать. Хотя, жизнь переполнена замечательными свидетельствами того, что живой. Струи дождя, которым подставляешь лицо. Вкус кофе в тихой кафешечке и разглядыванье прохожих. Лица людей – о-о-о, как интересно. Все живут, суетятся, торопятся. Бегут, зарабатывать спешат. А, может, нужно остановиться. Вдохнуть, чтоб понять, что дышишь. Что умеешь дышать. Рассмотреть бабочку или стрекозу. Розу. Ирис – любимейший мой цветок. Ван Гог тоже их любил. Окунание с головой в море. Как люблю – на день рождения обязательно окунуться в море. Начало сентября.
Последние теплые денечки. Море начинает остывать, но еще незаметно. Вот так с разбега – бултых в зеленую воду. Упоение и восторг. Или сидеть долго, как вчера сидела до полуночи в деревне, облака рассматривать. И лица в облаках. Так быстро пролетает со скоростью реактивного самолета моя маленькая, такая трогательная и беззащитная, если посмотреть очень издалека, скажем, с Альфы Центавры глазами другого разумного существа, который выше и лучше, и умнее нас настолько, что может охватить все сразу и понять нас целиком, так быстро пролетает моя маленькая жизнь. И жизнь каждого из нас. Сотканная из ошибок, противоречий, правды и неправды, горя и счастия.
…И вдруг… Что-то случилось… И где-то на каких-то часах сошлись стрелки… Или кто-то указал перстом на мою душу… Я не знаю, как это происходит на самом деле. Ни один человек в мире не знает. Но зазвенел вдруг воздух. И стало вначале тяжело дышать. Потому что любовь – это как выстрел прямо в сердце. На фоне рутинности жизни – вдруг – как шандарахнет…
А получилось все так. Я веду активную жизнь на фейсбуке. У меня там много друзей и после майдана столько же врагов. И написала я комментарий, не помню уже о чем, какой-то виртуальной подружке, тоже журналистке, живущей во Франции. И на этот комментарий пришло мне предложение от какого-то Игоря Ефремова, журналиста, живущего во Франции, дружить. Это смешно на ФБ, напоминает детство: «Девочка, давай с тобой дружить?» Ты просматриваешь его друзей и если они подходят тебе по взглядам, откликаешься. Я откликнулась. И забыла.
А человек продолжал писать. Скажем так: в четверг мы с ним стали друзьями. Четыре дня переписывались. А в понедельник он объяснился мне в любви. По-настоящему. Как давно никто не объяснялся. Я и забыла, что такое возможно. Но то, что в этот день с утра, гуляя в одиночестве возле холодного еще (начало апреля) моря, я отчего-то беспрестанно думала о нем. О человеке, который живет за тысячи километров, в Париже, в который я из-за отсутствия денег, никогда не попаду… Почему я думала о нем? Просто шла по пустынной дороге, шедшей вдоль моря – трассе здоровья – как ее у нас называют. И думала. Потом поднялась на Французский бульвар и продолжала брести. Именно брести. Под гнетом мыслей…
Но вот, собственно говоря, переписка. Я знаю ее уже наизусть. Я перепечатала ее из фейсбука в ноут, я перечитываю ее когда уезжаю в деревню, в свой маленький домик с камином и печками. И ношу в груди как величайшую драгоценность. Вот она.
2 апреля
– Здравствуйте! Очень приятно! Я ваш коллега из Парижа: русское ТВ, радио. И бывший многолетний коллега Дианы по Свободе.
– Здравствуйте! Я рада, когда встречаю на ФБ разумных и добрых людей. Потому что у нас сейчас такая катастрофа в стране, что хочется лечь и умереть. Уехать? Все время думаю над этим. Это тяжело – нет денег особенных. Что? Куда? Ни дочка, ни внук не хотят. Все надеются на лучшее. Извините, что так по-русски сразу обо всем рассказала. Поплакалась.
– Спасибо за откровенность! Уезжать? Не стоит: материально будет лучше, интеллектуально – смерть.
– Я это знаю!
– Имеет смысл ехать, если понадобится приличная медицина. Во всех остальных случаях – не уверен. Я здесь уже более сорока лет. У меня жизнь удалась. У моих детей – тем более. Об остальных не знаю.
– Так хорошо сказали, что жизнь удалась. До недавнего времени я тоже так о себе думала. Понимала, что страна плохая и пр. Но как-то минует меня чаша сия. Не миновала. Ищу точки опоры.
– Удачи вам в этом! И остаемся на связи.
– Да, спасибо!
3 апреля
– Вы на скайпе?
– Сейчас нет.
– Расскажите об Украине, я вам – о Франции
– Сейчас попробую. Украина сошла с ума. Как бы это объяснить?
– У вас правда фашизм?
– Поверьте мне – да! И это приводит в ужас. То, как Европа и весь мир спокойно это воспринимают. Просто до вас это еще не дошло. Вы же видели майдан, факельные шествия. Толпы, орущие глотки «Украина понад усе!», «Москаляку на гиляку!» Страна разделилась мировоззренчески. У них герои – воины УНА-УНСО, у нас – советские солдаты. Они несовместимы.
– Анастасия, я очень-очень рад, что мы познакомились. Можно я дам 30 секунд из нашего разговора у себя на радио. Без имен-фамилий…
– Можно. Даже с именем и фамилией. Я не боюсь. Пусть мир узнает.
– Я тоже рада, что мы познакомились. Но разговор получился наспех. Я, во-первых, не привыкла к вам. Во-вторых, у меня небольшая депрессия. Элементы паники и пр. Впрочем, почитайте мои последние посты. Из них все ясно.
– Анастасия, вылезайте из депрессии, и поскорее. В следующий раз поговорим поподробнее. Вы мне очень интересны. И не только как коллега.
– Спасибо, я ведь одесситка. У нас веселый нрав. Мы легки на подъем. Но сейчас я ушла с работы, громко хлопнув дверью – чего разумные люди в моем возрасте и при капитализме не делают… Ну и вообще… Извините… Все-таки я очень открыта… Одна девочка-журналистка сказала, что я без кожи.
– Можно хлопнуть дверью, если у вас крепкий тыл. А он у вас наверняка есть.
– Увы. Только пенсия. По нашим меркам – хорошая. Но сегодня это крохи.
– Жаль. Но все равно не вешайте носа – все будет в порядке. Потерпите немного, и все устаканится. Я попробую связаться с коллегами и справиться насчет подработки для вас. Хотите? Я прямо сейчас напишу директору одной из русских радиокомпаний. И вот что я только что ему написал. Сергей, дорогой, прошу не для себя: у меня все в полном порядке. Просто у меня в Одессе живет знакомая журналистка с превосходным стилем и многолетним опытом работы в СМИ. Ей сейчас нужна хоть небольшая подработка. Сможешь что-нибудь сделать?
– О, за стиль спасибо! Откуда вы знаете?
– Значит, знаю. Чувствую. Смотрел несколько ваших программ.
– Анастасия, он срочно ждет ваши координаты. Срочно напишите пару строк о себе и мне тоже перешлите.
– Еще раз спасибо. Мне стало интересно. Все-таки очень люблю умных журналистов. Хотя попадаются и дураки. Спрашивайте меня про укрполитиков, я буду их характеризовать. На каждом пробу негде ставить.
– Я все отправила Сергею. Спасибо вам.
– Ну, будем знакомы, Анастасия?
– Да, будем знакомы. Но ведь я – трусиха. Хотя с другой стороны – отчаянная. Бешенная смесь. Я ведь никогда не работала на радио.
– Послать вам в качестве примера пару моих репортажей?
– Отправил. Ловите! Тогда спокойной ночи и до связи!
5 апреля
– А хотите я вам свой роман пришлю для прочтения. Мне было бы очень интересно. Вы – умный читатель.
– Жду.
– Отправила!!!!
6 апреля.
– А если это любовь, Ася?
– Не пугай, Игорешечка!!! Честно.
– Ну, а если?
– Поживем, увидим…
– Надеюсь на именно такой разворот
– И ваще, давайте я прикинусь дурочкой и поспрашиваю: а шо вы, собссно, имеете в виду?
– догадайся, мол сам
– А я – женщина романтичная
– Да и я тоже
– Испугалась?
– Нет, нас разделяют тысячи километров. Надо посмотреть по карте – сколько
– Да не смотри. Если все будет в порядке, прилечу, или ты – ко мне. Это не проблема.
– Сижу, перевариваю. Ты что, до конца дочитал? Про поцелуи?
– Про поцелуи? Не нашел… повтори
– В моем романе, про поцелуи. Глава «Поцелуемся?»
– Игорь, признайся, ты – бабник?
– Бабник? Какая ерунда. Просто очень одинок в последние годы. Да нет, не бабник. Тут ты ошиблась.
– Тогда прости. Не буду больше.
– Так поцелуемся?
– Просто если ты не шутишь, и не смеешься, и не придумываешь, и не обманываешь себя и меня… Но меня так стрельнуло сегодня днем… Я шла по Французскому. И поняла, что целый день думаю о тебе. Нет, правильнее, что целый день ты присутствуешь на уровне подсознания… И я подумала: мать честная, пять дней знаю человека, он черти где. Вообще ничего о нем не знаю! Ничего! Нет, понимаю, что очень хороший и умный человек! Даже сюжет придумала… Неужто флюиды и сквозь интернет просачиваются?????
– Asya ! I liked you so much from the very beginning belive me.
– Did you get it ?
Ты меня читаешь?
– Как только увидел твое фото – сразу, с первой секунды
– Пять дней. Четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник. Обалдеть! Так не бывает!!!
– Я и сам в легком шоке…
– Плакать хочется. Давно я не плакала, между прочим…
7 апреля
– А-у-у-у!
Бодрое утро.
Где ты? Вот замолчу и будешь знать… Почему молчишь, а я бегаю вокруг, как вошь на веревочке???
– Выбегал по делу. В 12 -эфир, а потом поеду к врачу.
– Зачем к врачу? Я буду переживать. Ты болел? Я вычитала на твоей страничке. Поделись. Я пожалею.
– Да нет. Глаза проверить. Я все время скучаю по тебе, мой милый романтик.
– ОК. Не хочешь разговаривать. Нет, просто готовишься к эфиру…
– Ты что – в своем уме: «не хочешь разговаривать?»
– Спасибо за «романтик» . Не милый, а глупый романтик. В 16 лет стояла, закусив губу на берегу и хотела попробовать побежать по волнам. После Грина. Представляешь?
– Не бегай больше по морю!
8 апреля
– Как мне нравится даже таким образом разговаривать с тобой! Обалдеть! Эпистолярный жанр! 18 век. Ничего еще не придумано. Есть только письма. Хорошо!!!!
– Согласен, моя милая женщина!
– Скажи это еще раз!
– Моя милая любимая женщина. Как я рад, что нашел тебя. Поздно, но нашел. Знаешь, мне было 18, мой дядька приехал в гости с женой и друзьями. Я жутко влюбился в нее. Ты – точно она. Вы обе живые и настоящие. Очень эмоциональные.
– Как-нибудь возьму комп в кровать и мы с тобой вдосталь пообщаемся
– Да, возьмешь комп и я тебе отдамся… Виртуально
– А по-настоящему, я возьму тебя сзади
Что замолчала?
– Вначале я буду дико стесняться…
У меня никогда такого не было. Ни с кем. Такого раскрепощения сразу. Это у нас от ума. От понимания. Я так думаю.
– Ты совершенно права. Я хочу тебя, девочка!
– Я тоже! И это странно. Потому что ничего еще не было. Ни поцелуев, ни прикосновений! А только на умозрительном уровне… Мне жалко это стирать. Прям сразу – в книгу… Слишком поздно я начала писать… А мои рассказы тебе не нравятся…
– Ошибаешься, иначе я бы не звонил в «Знамя»
9 апреля
– Спасибо, что ты есть!
– О, пожалуйста! С превеликим удовольствием! Честно, мы – дураки, да?
– Мы – умные и естественные
– Ты знаешь, как я люблю умных мужчин. У меня по шкале сексуальности, ум на первом месте!
– У таких девушек, как ты, так оно и есть
– И еще я поняла, когда в тебе шевельнулось что-то эдакое ко мне. Когда ты подошел к компу в красивом костюме, и галстуке в мелкий горошек и я вдруг сказала: «О, какой вы красивый!» Не знаю, вырвалось и все! Ты и правда, был хорош! Ты потом еще так постоял, словно бы раздумывая о чем-то… И потом в тот же вечер на скайпе, я говорила без всякой задней мысли, между прочим, лампа так хорошо светила, темная комната – и получился хороший портрет – свет, тень – прям голландская старинная живопись. Правда-правда! Тебе, скорее всего, давно никто такого не говорил!
– Никто – до тебя!
– Вот! Я же знала!!!
– Люблю!
10 апреля
– Очень хочу, чтобы ты приехал. И понимаю, сколько препонов. Даже поняла, как ты будешь одинок здесь – и я – единственная твоя опора и поддержка. В чужом и враждебном мире.
– Ты абсолютно права! Но ты у меня есть, и это – главное!
– Ты сможешь сделать несколько материалов. Я готовлю людей. Уже поняла, кого приглашу в ресторан из моих друзей, чтоб познакомить с тобой.
– У тебя хорошие и интересные друзья.
– Да процентов 60 из моих героев становятся друзьями.
– Так оно и бывает в жизни репортера. Если относишься к ним, как к людям, а не как к статистам.
– Вообще-то я – человек не тусовочный. Та фотография, где я в длинном черном платье с шарфом – меня выбрали тогда журналистом года в Одессе. Пришлось платье искать. А шарф от Армани дала подруга.
– Выглядишь на всю тысячу!
– Давай чего-нибудь выпьем на брудершафт. Я принес водки. Что у тебя есть?
– Конъяк. Сейчас принесу.
– Давай чокнемся. За тебя, любимая, самая лучшая.
– Спасибо! И за тебя!
– Мне все время хочется с тобой разговаривать.
– И мне тоже. Я скучаю по тебе!!!
– Мне страшно. Страшно. Страшно. Вот сейчас выпью весь конъяк.
– Не бойся, я скоро приеду. И все станет хорошо.
– Как хорошо сидим. Давай я тебе спою. Мою любимую. Я ее сейчас каждый день пою.
…. Ты у меня… кх-кх
Ты у меня одна. Словно в ночи луна. Словно в степи сосна. Словно в году весна. Нету другой такой. Ни за какой рекой. Ни за туманами. Дальними странами… Подхватывай … В инее провода. В сумерках города. Вот и взошла звезда. Чтобы светить всегда. Чтобы гореть в метель. Чтобы стелить постель. Чтобы качать всю ночь. У колыбели дочь. Вот поворот какой делается с рекой. Можешь отнять покой. Можешь махнуть рукой. Можешь отдать долги. Можешь любить других. Можешь совсем уйти. Только свети, свети.
– А ты знаешь, что это моя любимая песня! Никуда не уходи, слышишь!!!
15 апреля
– Как мне понравилось что ты сказал «Схоластическое гавно!» – про рассказ о конце света. Значит, ты искренне к ним относишься. Я ничуть не обиделась. Я ходила и повторяла: «схоластическое говно», «схоластическое говно!»
– Да я не люблю все эти штуки. Вот «Дверь в заборе», «Лодка», «Тусенька», «Девять дней» – это хорошая, крепкая, зрелая проза – их сразу шли в журналы
– Как хорошо, что у меня есть такой Главный Редактор, как ты. Слушаю и повинуюсь, мой главред!!!! А ничего сегодня не сказал мне про любофф… Ничегошеньки
– Аська, б.., да люблю я тебя! Люблю! Ты мою жизнь перевернула! Неужели ты в этом еще сомневаешься!!! И откуда ты взялась на мою голову? Откуда???
– Позвони по скайпу. Посмотрю на тебя ровно одну минуту. Пожалуйста. А потом будешь готовиться к эфиру. Пожалуйста.
– Ты меня хочешь?
– Да!!!!!!
…И я поняла, для чего мужчинам нужно ТУДА. Это как защита, спасение, бегство и умиротворенность. По большому счету. Войти в лоно – спастись, защититься. Я – дура?
– Боже, как ты права!
17 апреля
– Неужто спишь еще? Скоко можна? Мне хочется разговаривать с тобой. Все, ушла гулять с собакой.
– Пришла.
– Доброе утро, милая!
– Городок, который ты прислал сказочный. Хочу туда. Бродить от домика к домику. Больше ничего и не нужно… Я бы хотела там жить после смерти… Гуляли бы вместе по узеньким улочкам, а?
– А-у-у-у… Мне так хочется разговаривать с тобой. Успеть рассказать всю свою жизнь… Поэтому я и хватаюсь, то за одно, то за другое… Например, смотрел ли ты «Жизнь, как смертельная болезнь, передающаяся половым путем» Занусси. Люблю его. А трилогию, кажется Кисьлевського «Три цвета»? Особенно «Синий». Посмотри..Обязательно… Ну вот опять ты молчишь и я говорю с пространством… Но мне это, кстати, нравится. Как прежние письма, которые шли неделю. Столько всего успевало происходить за это время. Ты замечаешь, как быстро стало мчаться время? Может оно объективно ускорилось, а мы не можем заметить – нет точки отсчета… Надо, кстати, поразмышлять, что делает с человечеством такая быстрая передача информации. Стало ли меньше дураков и больше умников? Не знаю. Не знаю… Молчишь. Ну и молчи. Целую. Ушла спать.
22 апреля.
– Спишь? Ну спи. Очень важно: если вдруг ты разочарован моим возрастом (я ночью подумала), и хочешь, чтоб все закончилось – не переживай – остаемся друзьями. Я умею оставаться другом!!! Как-то так… Ты вполне можешь завести себе молодую женщину.
– Идиотка, как ты могла такое подумать! Иди в задницу с такими мыслями!
– Не обзывайся.
Два обзывания подряд!
– Я соскучился! Больше не грузи меня глупостями. Бегу на работу. Я тебя люблю, дурочка! Все, убегаю, до связи, любовь моя!
– Да, не хотел тебе говорить, пока не был уверен. Я взял командировку и прилетаю 3 мая. Повторяю ТРЕТЬЕГО!!! Чисти перышки и жди меня. Кста, ты выйдешь за меня замуж???
– ?????
…Завтра Игорь приедет. Я жду его. Я почистила все свои перышки. Я до блеска убрала квартиру. Я приготовила обед. И даже форшмак. Я написала расписание жизни на те десять дней, которые он пробудет здесь. Я должна познакомить его со своими друзьями. Как можно с большим количеством. Он должен понять нас и все, что происходит с нами в этой стране. Ведь мы с ним – коллеги. Любовь – это любовь. А дело – это дело. Я должна помочь ему собрать материал о том, что происходит. Встретиться с теми, кто находится по разные стороны баррикады. Попробовать найти то, что нас соединяет… Но еще я не сплю уже несколько ночей. Я все время думаю о том, как мы встретимся. О первых секундах встречи. Ведь мы видели друг друга только по скайпу и на фотографиях. Хотя он сказал, что пересмотрел все мои программы. Я, наверно, дура… Потому что так не бывает. Просто не может быть. Но я почему-то лечу и лечу на этот яркий огонь. И не боюсь его, даже если он сожжет мне крылья.
А сейчас я тороплюсь на Куликово. Сегодня мы опять встречаемся там с друзьями. Мне уже звонила Наташа, и Юрий Борисович-доктор наук, и психолог Марина. И еще много-много людей, с которыми я там подружилась. Сегодня 2 мая, завтра прилетает Игорь, я буду встречать его в аэропорту. Самолет прилетает в 10.30.
Все, бегу…
…Анастасия Ковалева, была опознана дочкой в городском морге. Она задохнулась угарным газом на третьем этаже Дома профсоюзов…
…Игорь ждал в аэропорту два часа. Бежал к каждой стройной женщине, входившей в стеклянные двери. Ирисы полыхали в руках ярким фиолетовым костерком. Потом стал звонить. Телефон молчал. Потом стал искать номер дочери – Ксении. Нашел. Телефон ответил заплаканным Аськиным голосом:
– Я слушаю!
– Аська, ты где?
– Извините, это Ксения, ее дочь, что вы хотите?
– Мне нужна Анастасия. Я прилетел из Парижа.
– Мне тоже. Очень. Но ее уже нет. Нигде. На всем белом свете, – голос задохнулся. – МамочкасгорелавчеранаКуликовомполе, – одним выдохом сказала трубка. И замолчала.
Растерянный мужчина стоял посреди гулкого зала и держал в руках телефон, он продолжал и продолжал набирать Асин номер…
– Абонент находится вне зоны досягаемости бубнила не переставая трубка…
2014 год
